Что лучше всего получается у школьной программы по литературе — так это мастерски смазывать первое впечатление. Перед незрелыми, примитивными, откровенно инфантильными умами ставится целый ряд прекрасных, умных и глубоких произведений, понимание которых невозможно просто в силу возраста — и у детей остается в корне ошибочное представление, будто они эти книги прочли и осознали (хотя какое там осознание может быть в 12-15 лет?!). И любое дальнейшее перечитывание в более зрелом возрасте уже не будет иметь той свежести и остроты впечатлений, что первая встреча. Спасибо, минобр, за нашу счастливую читательскую юность.
Впрочем, буду поскромнее с эпитетами: здешний Булгаков понравился мне гораздо меньше Лермонтова или Тургенева, хотя, учитывая, что все познается в сравнении, справедливо отмечу, что даже с учетом этого он остается великолепным мастером пера.
У него определенно есть стиль — уж не знаю, в чем конкретно (не спец я в таких тонких материях), но могу сказать точно: Липскеров, например, в своей «Осени не будет никогда» пытается подражать именно Булгакову, что чувствуется, — но он столь эфемерен, что его почти что можно спутать с обычным разговорным языком, хотя и очень чистым.
Сюжет же отчетливо делится на две части, и насколько он уютен и самобытен до превращения, насколько же тяжел, непонятен и неприятен становится он после.
В первой половине книги мне самым натуральным образом хотелось остаться жить, и дело тут вовсе не в семикомнатной квартире Преображенского — автор задает очень подходящий темп повествования, нигде не засиживаясь, но и не поспешая. Он ненавязчиво акцентирует внимание на каких-то мелочах, органично вплетая их в общее повествование, периодически радует поистине отточенными в своем совершенном остроумии диалогами — и мне становится понятным, что в том, что почти все они расползлись на цитаты, нет абсолютно ничего удивительного.
А может, тут не последнюю роль сыграла замечательная экранизация Бортко, выполненная в теплых ламповых тонах и сумевшая наделить даже то неспокойное время неким невыразимым уютом. Атмосферно и по-хорошему архетипично, жаль, что к развязке романа сходит на нет.
Потом идет до болезненного физиологичная глава с описанием операции, в которой отчетливо ощущаются медицинские корни автора. И ведь досаднее всего то, что эту главу можно было вовсе не читать — все в ней произошедшее повторяется позже в дневниках Борменталя в гораздо более удобоваримой форме!
Вторая часть пропитана какой-то труднодиагностируемой меланхолией и тревожным ожиданием. Не исключаю, что это — авторская задумка и виртуозная игра на эмоциях читателя, но меня все равно не оставляет ощущение, что в ней, помимо этого, еще что-то не так.
Трудно сказать почему. Мне хотелось, чтобы первая часть книги не заканчивалась как можно дольше, окончания же второй я ждал с нетерпением.
Во всем произведении очень явственно проглядывается отвращение и презрение писателя к пролетариату. Умытое, аккуратно подстриженное омерзение в интеллигентных очках — действительно вежливое и корректное, но от этого не менее злобное. Устами и поступками Преображенского Булгаков вываливает целый пуд презрения к этому быдлу, этим скотам, которые в Новой России именуются теперь «товарищами».
Делает он это весьма искусно — подобно тому, как умелый спорщик заставляет оппонента самого почувствовать себя дураком, так и автор обставляет дело так, что читатель, даже весьма лояльно относившийся к рабочему классу, начинает считать его отребьем и маргиналами.
Ну что ж, честь вам и хвала, Михаил Афанасьич — вы, ненавидя неотесанных пролетарских дуболомов, сумели достаточно убедительно сублимировать свою ненависть в образ, в первую очередь, Швондера. Да, именно его, а вовсе не Шарикова — бедный пес ни в чем не виноват, его просто «вселили» в тело пьяницы и разгильдяя, и именно это, по моему убеждению, стало главной причиной его поведения. Человечий мозг, а вовсе не собачье сердце.
А вот Швондер да, он получился очень аутентичной и правдоподобной невежественной сволочью. Тут вы меня убедили. Хотя я и до этого считал, что «отобрать и поделить» — подход варварский.
Ставший притчей во языцех пассаж о разрухе, которая не в клозетах, а в головах, несомненно, хорош, но очень уж спекулятивен. Здесь я с готовностью соглашаюсь с автором, вот только меня настораживает, как легко эта сентенция выворачивается в абсолютно любую сторону и подводится под абсолютно любую идеологию.
Эта мысль одинаково органично подходит и рукопожатным либералам, клеймящим тупоголовых ватников, и наоборот, патриотам-почвенникам, проклинающим проклятый госдеп. И киевские фашисты, и кремлевские колорады — все с одинаковой легкостью могут оперировать этой мудростью, будто для них она и написана.
Простите мне эту излишнюю политизированность, но такая амбивалентность вызывает у меня какие-то двойственные чувства.
Я, однако, отклонился от темы.
Книга была прочитана с большим удовольствием и интересом. С огромным удовольствием был просмотрен и фильм.
С неимоверным трудом теперь удается бороться в собственной речи с фразочками типа «отлезь, гнида», «итить твою мать, профессор!» и песней «От Севильи до Гренады».
Булгаков написал все-таки очень хорошую повесть — интересную, остроумную и очень увлекательную.
Главное помнить, что «разруха» — понятие о-о-очень растяжимое.