В школьной программе это произведение проходит в контексте конфликта поколений, коллизии интересов прогрессивной молодежи и «стариков»-консерваторов, и это зарождает во мне подозрение, что составители этой программы (которых я свирепо люблю и не упускаю возможности полить помоями) сами не читали сей роман, а лишь ориентировались по названию.
На самом деле, проблемы непонимания отцов и детей, этот подростковый максимализм-нигилизм (я не зря говорю «подростковый», ибо Базаров, несмотря на свои великие лета, в некоторой инфантильности суждений из подросткового возраста так и не вышел) — это лишь часть книги. Не половина, и вряд ли даже треть.
Тургенев — настоящий мастер характеров: вводимых персонажей он описывает в большей мере психологически, нежели внешне; парой-тройкой предложений он охарактеризовывает склад ума и образ мышления персонажа, делает это хоть и кратко, но очень метко, так, что нового героя представляешь себе очень отчетливо и ярко.
Базаров — циничный, чуть угрюмый прагматик, Одинцова — дама волевая и независимая, притом доброжелательная и чуть легкомысленная, Аркадий — молодой интеллектуал, в своем жизненном кредо еще не определившийся, но изо всех сил пытающийся.
Персонажи, быть может, немного архетипичны, но оттого и более узнаваемы, а значит, их удается быстрее прочувствовать и глубже им сопереживать.
И вот этих вот очень «настоящих» людей Тургенев начинает промеж собой всячески сводить в отношениях дружеских и не очень.
Получается запутанный клубок, этакий многоугольник, очень глубокий в своей проработке и сложный из-за обилия всяческих заминок и неловкостей.
Именно он и составляет бoльшую часть романа, что же касается конфликта поколений, то он — лишь одна из граней этого многоугольника.
Мне понравилась сюжетная линия Базарова и Одинцовой — и история их знакомства, и сцена объяснения в любви, как апогей отношений, и то, что было после.
Это все очень жизненно и пронзительно-честно — недомолвки, исполненные тяжести паузы, полувзгляды и душевные метания, весь тот каскад событий, творившийся в душе Базарова — что тут скажешь, выглядит очень правдиво.
Что же до Одинцовой — так тут уместно поставить большущий знак вопроса на всю страницу: я совершенно не понял, что же происходило в голове у этой барышни и почему она себя так вела.
О чем она думает — неизвестно, но действует она нелогично, непредсказуемо и абсолютно иррационально — все как в жизни.
Любопытно, что герои, позиционируемые как главные, «люди первого сорта» — все те же Базаров и Одинцова — в конце книги остаются несчастливы. Писатель никогда прямо не указывает на их «избранность», но какими-то полунамеками и созданием атмосферы он подчеркивает, что именно они — самые лучшие, самые правильные и самые прогрессивные. И есть какая-то злая ирония в том, что с ними в конечном итоге происходит — ни для одного из них не наступают счастливые дни.
Для людей же «маленьких» и не очень значимых — Аркадия, Николая Петровича, Кати и Фенечки — все заканчивается самым благоприятным образом.
Такая вот недобрая у автора ирония.
И Базарова, по большому счету, даже не жалко: дураком он был, даром, что ученым, да и помер как-то нелепо, по-дурацки.
Жалко его родителей — благообразных старичков, ни о каких «нигилизмах» и «прогрессах» слыхом не слыхавших, живших всю жизнь по заветам предков чинно и мирно — вот их жалко, людей, которых Бог за неведомо какие грехи покарал необходимостью схоронить своего единственного сына.
А язык, каков язык! Лингвистический экстаз с первой до последней строчки!
Необычайно яркие метафоры, сильные, гибкие и глубокие речевые конструкции — величие и мощь русского языка хлещет грандиозною волною, пышет необузданною силою — с такими вот округло-плавными, «окающими» окончаниями, обилием историзмов и диковиных уху современного человека словесных оборотов. Это можно было бы назвать безупречной стилизацией, очень выдержанной и верной духу времени, если только такое понятие применимо к автору, который действительно жил в то время, и писал на тогдашнем современном языке.
Когда я думаю о том, что это не просто художественная изобразительность, а реальный стиль того времени, мне становится до слез обидно оттого, какую изысканную речевую выразительность мы потеряли.
Иные, быть может, сейчас усмехнутся: открыл, дескать, Америку. Но я подчеркну в очередной раз: классики я в школе не читал, и очень этому рад.
Сейчас я собственным умом дошел до прочтения книги, «дозрел» до нее — какое-то внутреннее чувство велело мне ее прочесть — и я получил от нее истинное удовольствие. Настоящее, непоказное наслаждение и авторским замыслом, и богатым слогом.
Если бы я взялся за нее, как полагается по программе, в 10 классе — я бы завяз в ней, застрял в обильном и сложном, полном архаизмов, языке. С кровью продираясь через лингвистические экзерсисы двухсотлетней давности, я вряд ли бы увидел в этой книге хоть что-нибудь еще. И даже если бы я все-таки, скрепя сердце, добил этот роман — я бы просто поставил где-то на задворках своего ума галочку «прочитано» и через неделю начисто забыл его. В моем уме осталось бы лишь воспоминание о трудном, совершенно нечитаемом тексте — и вряд ли бы я вернулся к нему еще ближайшие лет десять.
Но мне повезло: я не читал классику в школе. Поэтому сейчас, когда мое читательское чутье направило меня к ней, у меня нет тех болезненных воспоминаний, которые неизбежно сопровождают чтение «из-под палки».
Проще говоря, я был открыт для этой книги, мое внутреннее «я» побудило меня к чтению гораздо лучше, чем это могли бы сделать все учителя литературы, вместе взятые.
Каждой книге свое время. Я безмерно рад, что время «Отцов и детей» наступило для меня сейчас, когда еще не слишком поздно что-то менять в жизни. Как знать, быть может, оно наступит для меня еще раз через сколько-нибудь лет.
Но я также рад, что это время не наступило для меня раньше.
Замечательно.