Виктор Пелевин отзывы читателей

Книга заставила много раз задуматься о богах и истинном присхождении человека. И после прочтения долго сидел и думал о том, что дойным коровам никогда не стать пастухом или же quod licet Iovi, non licet bovi.

А так книга в очень характерном Пелевенском стиле: конспирология, теории заговора, аллюзия на Росиию и тоталитарную власть.

Очень понравилась. Надо прочитать теперь цикл романов сначала, а не с последней книги :^)

Я конечно люблю творчество Пелевина, но от последних книг у меня ощущение, что я нихера не понимаю, что написано. Что то типа дизлексии. Читаешь-читаешь, немного отвлёкся и уже мощнопожатные крэперы в курган-сарае прекарбоновой эры по всем правилам фембокса юзают афифу нейрострапона с допуском А-0 поменяв с ари на зипун своё сакудо с имплантподсветкой, что по закону кармы относят к лэтитбизму, YoASS, TREX, PSRT и прочим вбойкам исповедующим сердобол-большевизм на закате Гольденштерна когда кухар из «Орлеанской Девы» перепихнулся на сансаре...

Нецензурная лексика проходит красной нитью по всем произведениям Пелевина.
Обучение новичка неведомым знаниям, тайные сообщества, как в empire v.
Шутки на счёт богатых людей, сколково.
Неприятное чтиво

И вас, и нас, и даже азиатов ждет в конечном счете одно и то же.
Мои потомки – не мои лично, а моего биологического вида, – будут волосатыми низколобыми трейдерами, которые с одинаковых клавишных досок сотнями лет будут продалбливать кредитно-дефолтные свопы по берегам мелеющих экономических рек. Они будут делать это без малейшего понимания, почему и зачем это с ними происходит – просто по велению инстинкта, примерно как пауки едят мух. А когда они сожрут всех мух, они снова начнут жрать друг друга. С этого, собственно, началась история – этим она и кончится.
Нас ждет новый темный век, в котором не будет даже двусмысленного христианского Бога – а только скрытые в черных водах транснациональные ковчеги, ежедневно расчесывающие своими медиащупальцами всю скверну в людях, чтобы обезопасить свою власть. Они доведут человека до такого градуса мерзости, что божественное сострадание к нему станет технически невозможным – и земле придется вновь гореть в огне, который будет куда ярче и страшнее всего виденного прежде.

– Итак, Порфирий, слушай. Современное искусство нельзя определить, его можно только описать. В зависимости от наших целей описание может быть очень разным. Я не буду уходить в теорию, а попытаюсь объяснить, что это такое для меня лично.
Я вижу искусство как некое поле событий, на одном полюсе которого – веселые заговоры безбашенной молодежи с целью развести серьезный мир на хаха, охохо или немного денег, а на другом – бизнес-проекты профессиональных промывателей мозгов, пытающихся эмитировать новые инвестиционные инструменты…
Первый полюс – где безбашенная молодежь – почти всегда симпатичен. Второй – где ушлый бизнес – почти всегда отвратителен. Кроме тех случаев, конечно, когда он гомерически смешон, что бывает довольно часто. Но при этом стратегия и цель собравшейся на первом полюсе молодежи обычно сводится к тому, чтобы постепенно пробиться на второй полюс и занять его, а стратегия занявших второй полюс старперов заключается в том, чтобы как можно дольше сохранять над ним контроль…
Занимательно то, что многое, случайно сбацанное на первом полюсе, со временем становится куда более серьезным инвестиционным инструментом, чем специально и старательно созданное на втором. Оно же впоследствии входит в канон. Поэтому второй полюс изо всех сил пытается мимикрировать под первый, а первый – под второй. Вот эта сложная динамика взаимного проникновения и маскировки и есть живая жизнь современного искусства, а также его суть, стержень и тайный дневник.

- Могу вам рассказать, что это такое на самом деле - тайная свобода русского интеллигента.
- Если это займет немного времени, сделайте одолжение.
- Год, кажется, назад, в Петербурге, был преинтересный случай.
Знаете, приезжали какие-то социал-демократы из Англии. По линии Союза поэтов. Там был Александр Блок, который весь вечер рассказывал им про эту самую тайную свободу, которую мы все, как он выразился, поем вослед Пушкину. Потом он ушел, и англичане, которые,
конечно, ничего не поняли, стали допытываться, что же это такое - secret freedom. И никто толком не мог объяснить, пока какой-то румын не сказал, что понимает, о чем речь. Он сказал, что в румынском языке есть похожая идиома - "хаз барагаз" или что-то в этом роде. Не помню точно, как звучит. Означают эти слова буквально "подземный смех". Дело в том, что в
средние века на Румынию часто нападали всякие кочевники, и поэтому их крестьяне строили огромные землянки, целые подземные дома, куда сгоняли свой скот, как только на горизонте поднималось облако пыли. Сами они прятались там же, а поскольку эти землянки были прекрасно замаскированы, кочевники ничего не могли найти. Крестьяне, натурально, вели себя под землей очень тихо, и только иногда, когда их уж совсем переполняла радость от того, что они так ловко всех обманули, они, зажимая рот рукой, тихо-тихо хохотали. Так вот, тайная свобода, сказал этот румын, - это когда ты сидишь между вонючих козлов и баранов и, тыча пальцем вверх, тихо-тихо хихикаешь.
Знаете, это было настолько точное описание ситуации, что я в тот же вечер перестал быть русским интеллигентом. Хохотать под землей - это не для меня. Свобода не бывает тайной.

-Знавал я одного китайского коммуниста по имени Цзе Чжуан. Ему часто снился один сон - что он красная бабочка, летающая среди травы. И когда он просыпался, он часто не мог взять в толк, то ли это бабочке приснилось, что она занимается революционной работой, то ли это подпольщик видел сон, в котором он порхал среди цветов. Так вот, когда этого Цзе Чжуана арестовали в Монголии за саботаж, он на допросе так и сказал, что он на самом деле бабочка, которой все это снится. Поскольку допрашивал его сам барон Юнгерн, а он человек с большим пониманием, следующий вопрос был о том, почему эта бабочка за коммунистов. А он сказал, что она вовсе не за коммунистов. Тогда его спросили, почему в таком случае бабочка занимается подрывной деятельностью. А он ответил, что все, чем занимаются люди, настолько безобразно, что нет никакой разницы, на чьей ты стороне.
- И что с ним случилось?
- Ничего. Поставили его к стенке и разбудили.
- А он?
- Дальше полетел, надо полагать.

Дендрофилия и арборфилия оказались почтенными и древними видами спорта; было даже слэнговое выражение «go green». Хиппи, энвайронтментализм, очки Боно, дупло «Joshua Tree»… Намеков, рассыпаных по культурному пространству, было множество. Имелась и пара роликов на ютубе — скорее юмористического характера, но эти, так сказать, искры и дым указывали на существование мощного, хоть и глубоко скрытого пламени.

Вместе с тем, четкой и ясной информации было мало. Никакого сексуально ориентированного «общества дендрофилов» или «лиги арборфилов» не существовало в природе. Я понимал, отчего это так, по себе.

Прочие дендрофилы просто не были мне интересны — как одному сексуально озабоченному натуралу не интересен другой. Я не искал общества подобных себе. Я искал тенистой и прохладной древесной мглы, под сенью которой я мог остаться наедине со своей новой страстью.

В случае крайней нужды я мог обойтись и без живых деревьев: лавка с дыркой из детского анекдота действительно способна была мне помочь.

Но если рядом был лес…

Я стал ездить туда, как другие ходят в массажный, так сказать, салон. Сдирать кору с дерева было для меня так же волнительно, как школьнику — снимать с одноклассницы игрушечный бюстгальтер. Но к моим переживаниям добавлялась странная — и, конечно, неестественная — радость от того, что дерево не может мне помешать, не может воспротивиться: оно было как бы связано, усыплено наркотиками, и моим сообщником в этом сомнительном спорте была сама природа.

Только этого мало, сказал поэт. Крайним, ни с чем не сравнимым по преступности и остроте наслаждением было срубить деревце (иногда я истекал грешным соком, не успев закончить работу), а затем, резко и грубо сбив топором кору, лечь на влажный ствол, еще не знающий, что он уже мертв, убит… Это знал пока лишь я, и гладил еще живое дерево, хватаясь за его ветки, чтобы не сойти от исступления с ума.

А вершиной доступного мне экстаза, той гранью, за которой уже чудились ворота в мир богов, бывал момент, когда на пике наслаждения я видел перед собой золотую каплю смолы, где соединялись все милые мне смыслы.

Думаю, гражданам традиционных ориентаций будет сложно меня понять — и хорошо, что так. За наслаждения подобной интенсивности грешников попроще отправляют строить шоссе длиною в жизнь. Я же рисковал только минимальным штрафом за порчу зеленых насаждений и конфискацией топора.

Некоторые деревья были отчетливо женственными, некоторые — мужскими (это зависело от их формы, от выступов коры и характера раздвоения ствола). Но, как ни странно, меня тянуло к женским так же сильно как к мужским — древесный пол был мне не важен. Я оказался, как выразился бы язвительный Артур, дендробисексуален. И если я чаще срубал для своей потехи мужские деревца, то лишь потому, что по-сексистски полагал: в небесной канцелярии, где ведется счет моим грехам, за это меньше спросят.

По этой же причине я никогда не трогал маленьких, трогательно тонких ростков, покрытых первыми клейкими листочками — это позволяло мне сохранить хоть какую-то тень респектабельности в собственных глазах. Хотя должен признаться, что сцена из фильма «Табу», где Такеши Китано одним ударом своей катаны срубает юную цветущую вишенку, стала моим видеофетишем номер один — и с большим отрывом. Остальной же фильм со своей кровавой гей-азиатчиной теперь казался мне малоинтересным.

Я могу бесконечно продолжать эту экскурсию по смолистым лабиринтам своей страсти — но подозреваю, что читатель (даже активист ЛГБТ) примет меня за психопата: увы, реальность такова, что радужный флаг было бы правильно поменять на семь оттенков серого, в которых эти обласканные цивилизацией и ненавидимые ватой люди пытаются увидеть свое «разнообразие» и «непохожесть на других» (утверждаю это как один из них).

Если вы мужчина и трахаете других мужчин, это вовсе не делает вас «другим» и «не таким как все». Вы такой же точно, как все, просто трахаетесь с мужиками. И нетерпимость к другим в вас та же самая.

Люди отдавали свои жизни во имя технологического прогресса, с верой в светлое будущее Родины. На самом же деле, лишь становились жертвами беспощадной государственной машины, в бессмысленной борьбе за мировое лидерство в космической отрасли, да и не только... Интересная позиция автора. Думаю, что продолжу свое знакомство с произведениями Пелевина.

Бред какой-то да и только