Рэй Брэдбери цитаты из книг - страница 36

Дядя говорит, тогда люди считали, что у каждого должно быть чувство ответственности.

По-моему, общаться с людьми — значит болтать вот как мы с вами. Или разговаривать о том, как удивительно устроен мир. Я люблю бывать с людьми. Но собрать всех в кучу и не давать никому слова сказать — какое же это общение?...Знаете, мы в школе никогда не задаём вопросов. По крайней мере большинство.

В конце концов, мы живём в век, когда люди уже не представляют ценности. Человек в наше время — как бумажная салфетка: в неё сморкаются, комкают, выбрасывают, берут новую, сморкаются, комкают, бросают… Люди не имеют своего лица. Как можно болеть за футбольную команду своего города, когда не знаешь ни программы матчей, ни имён игроков?

— Что здесь происходит? — Монтэгу никогда ещё не приходилось видеть такое освещение в жилом доме.
— Да ничего. Просто мама, отец и дядя сидят вместе и разговаривают. Сейчас это редкость, всё равно как ходить пешком. Говорила я вам, что дядю ещё раз арестовали? Да, за то, что он шёл пешком. О, мы очень странные люди.

А не потому ли мы так богаты, что весь остальной мир беден и нам дела нет до этого? Я слышал, что во всём мире люди голодают. Но мы сыты! Я слышал, что весь мир тяжко трудится. Но мы веселимся. И не потому ли нас так ненавидят? Я слышал — когда-то давно, — что нас все ненавидят. А почему? За что? Ты знаешь?.. Я не знаю.

...ему вручили наручные часы, и он держал их, они тикали у него в пальцах, отсчитывая последние минуты дня, которые уносились в огне и безмолвии, в неощутимом движении.

«Ты можешь выбирать, сквозь какое стекло смотреть на мир. Сквозь темное или светлое.»

Вот, сейчас уйдет, — сказал мистер Уидмер, бакалейщик, указывая в ее сторону красным яблоком. — Можете убедиться. — Он постукал пальцем по настенному календарю. — На дворе сентябрь, вчера был День труда; а времени сейчас — ровно девять вечера.
— До первого мая вы ее не увидите, — объяснил мистер Уидмер.

Он не сказал им ни слова на прощанье. Он повернулся (в нем медленно
закипала злоба), взял косу и пошел в поле - сначала быстрым шагом, потом
побежал, потом понесся длинными упругими скачками. Колосья били его по
ногам, а он, одержимый, неистовый, мучился жаждой работы.

Видно, умирать как и жить, можно на тысячу ладов, и если ты однажды уже умер,что хорошего можно ждать от последней и окончательной смерти?