— Знаешь, Лизель, что я тут подумал. Ты никакой не вор. — И возразить он ей не дал. — Та тетка сама тебя пускает. Господи, она даже выставила тебе печенье. По-моему, это не воровство. Воровство — это что делают военные. Берут твоего отца, моего. — Он пнул камень, и тот звякнул о чью-то калитку. Руди прибавил шагу. — Все эти богатые фашисты на Гранде-штрассе, Гельб-штрассе, Хайде-штрассе.
*** "Последний человеческий чужак" страница 38*** Городская улица была полна людей, но одиночество чужака не стало бы сильнее, даже если бы улица совсем опустела.
В тени дерева Лизель смотрела на друга. Как все изменилось - от фруктового вора до подателя хлеба. Светлые волосы Руди хотя и темнели, но были как свеча. Лизель слышала, как у него самого урчит в животе, - и он раздавал хлеб людям. Это Германия? Фашистская Германия?
Они без колебаний шли воровать, но ими нужно было командовать. Им НРАВИЛОСЬ, когда ими командуют, а Виктору Хеммелю нравилось быть командиром. Уютный такой мирок.
Люди замечают краски дня только при его рождении и угасании, но я отчетливо вижу, что всякий день с каждой проходящей секундой протекает сквозь миллиарды оттенков и интонаций. Единственный час может состоять из тысячи разных красок.
Говорят, война - лучший друг смерти, но мне следует предложить вам одну точку зрения. Война для меня - как новый начальник, который требует невозможного. Стоит за спиной и без конца повторяет одно: "Сделайте , сделайте..." И вкалываешь. Исполняешь. Начальник, однако, вас не благодарит. Он требует еще больше.