Эмиль Золя рецензии на книги - страница 4

____________

«Золото - вот духовная сущность всего нынешнего общества» («Гобсек»).

Интерес к широкомасштабным социально-экономическим процессам присущ очень многим романам Золя: уже в «Добыче» трагедия Рене разыгрывается на фоне перестройки, превратившей средневековый город в тот Париж, который существует ныне, а, например, в «Жерминале» речь идёт о подъёме рабочего движения - одном из главных вызовов времени. Но ближе всего новому роману - «Дамское счастье», поэма новой торговли, в которой Золя изобразил всепоглощающее предприятие современного типа.

Тема капитала осталась нераскрыта, и вот перед нами уже знакомый делец Аристид Саккар, прогоревший на предыдущих махинациях, но готовый реализовать новые. В этот раз его цель - проект «Всемирный банк», коммерческое предприятие с беспрецедентными по размаху спекуляциями и аферами. История «Всемирного банка», изложенная в романе, вдохновлена реальными событиями, происшедшими с «Всеобщим Союзом», но только уже при Третьей республике.

Как водится, Золя с головой погрузился в исследование новой для него среды: не ограничившись письменными источниками, он опросил причастных граждан, а также сам посетил биржу. Именно биржа занимает в повествовании главное место и являет собой главный символ, что не ново: мы видели это на примере оранжереи в «Добыче», Рынка в «Чреве Парижа», Параду в «Проступке», буржуазного муравейника в «Накипи», шахты Ворё в «Жерминале» и того же магазина «Дамское счастье» в одноимённом романе.

«Так, может быть, воспитание, здоровье, ум - всё это только вопрос денег? И если гнусная человеческая природа повсюду одинакова, то не сводится ли и вся цивилизация к одному преимуществу - душиться дорогими духами и жить в роскоши?».

Не забыл автор и о наследственности. В романе «Деньги» она явлена двумя сыновьями Аристида: изнеженный, «двуполый» Максим, впервые появившийся в «Добыче», и бастард Виктор, дикий и звероподобный. Оба эти персонажа наглядно демонстрируют вырождение Ругонов и Маккаров; данная тема красной нитью проходит через весь цикл: помимо упомянутых выше, это Дезире («Проступок аббата Муре»), Жак-Луи Лантье («Творчество») и Шарль Ругон («Доктор Паскаль»).

Данный роман - своеобразная дань Бальзаку: здесь всё определяется деньгами или через деньги, они «превыше крови, превыше слёз», и только те немногие, не задетые их пагубным влиянием, сохраняют человеческий облик (Каролина Гамелен, марксист Сигизмонд). Однако роман не является только лишь жёстким бичеванием капиталистов и авантюристов - как и в «Дамском счастье», Эмиль ставил превыше всего задачу изучения новых экономических завихрений:

«Я хотел не только изучить роль денег в наши дни, но также указать, чем было богатство в прошлом и чем оно может стать в будущем…».

Уже в прологе «Ругонов и Маккаров» фоном для основных событий Эмиль Золя делает саму Историю; на протяжении всего эпоса автор придаёт историческим событиям оттенок апокалиптичности: крики «На Берлин!» в финале «Нана», гибель шахты Ворё в «Жерминале», неуправляемый поезд в «Человеке-звере» и наконец крах биржи в «Деньгах» - ещё одно предвестье скорого финала Империи:

«Но на этот раз в рыжеватом дыме небосклона, в неясных далях города слышался какой-то глухой грохот, словно то близился конец мира».

________

«Деньги» - этюд о капитале; «биржевые оргии», аферы и махинации периода Второй империи.

______________________

«…И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке»

После «Мечты», сказочного этюда о возвышенном, отдохнув от суровой реальности, собиратель «человеческих документов» Эмиль Золя снова предлагает читателю взглянуть на теневые стороны жизни: «Человек-зверь» это роман о маньяке.

Наследственность, краеугольный камень всего эпоса, значима здесь, как никогда, ведь главного героя, Жака Лантье, сына спившейся Жервезы из романа «Западня», именно неумолимая генетическая лотерея наделила склонностью к насилию, проявить которую он пытался с 16-ти лет. Жажда крови так и оставалась неудовлетворённой до тех пор, пока однажды он не стал невольным свидетелем преступления - в окне пронесшегося мимо поезда мелькнула сцена убийства председателя суда Гранморена; сама Судьба этим мимолётным видением запустила дремавший до поры инстинкт:

«…в ущерб личным интересам самого Жака в нём одержал верх наследственный инстинкт насилия, та потребность убить, которая в первобытных лесах заставляла одного зверя бросаться на другого. Разве к убийству приходят путем рассуждений? Нет, убийство — это инстинктивный порыв, голос крови, пережиток древних схваток, вызванных необходимостью жить и радостным чувством своей силы».

Наиболее выразительным в поэтике Золя, как это часто бывает, является фон. В данном романе автор снова возвращается к эстетике индустриального пейзажа, воспетой ранее в «Чреве Парижа» и «Дамском счастье». Лейтмотивом «Человека-зверя» является беспрестанное движение, одним из главных образов - железная дорога, что снова напоминает живопись импрессионистов, а именно серию Моне «Вокзалы».

«Золя первым из больших европейских художников почувствовал дух нового времени, его тягу к технике, к быстроте, изящную и опасную красоту машины. В романе «Человек-зверь» он называет локомотив женским именем «Лизон», и «Лизон» такой же полноправный персонаж повествования, как и люди» (Елизарова, Михальская).

Для того, чтобы «заставить жить» эту среду, Эмилю потребовалось изучить не только различные документы, имеющие отношение к судебному производству, устройству железной дороги и проконсультироваться у специалистов, но и законспектировать свойства и привычки тех граждан, которых он собрался перенести на страницы романа - для этого он отправился в Руан и Гавр, где всё тщательно осмотрел и всех с пристрастием допросил. Кроме того, для пущей убедительности Эмиль самолично прокатился на паровозе.

«Вы знаете, что развитие сюжета меня никогда не затрудняет и не беспокоит. Но мне главным образом хочется передать живое ощущение стремительного движения большой магистрали, связывающей две огромные станции» (Золя).

События романа происходят в последние годы Империи, и скоро битва под Седаном положит конец «эпохе безумия и позора». В финале «Нана» гниющее тело главной героини, «навозной мухи», «чудовища, ходящего по трупам», предвещает неизбежность смерти изжившего себя режима, а лейтмотивом грядущего служат доносящиеся с улицы крики толпы «На Берлин!». В данном романе приметы апокалипсиса ещё выразительней: неуправляемый поезд с пушечным мясом, летящий на всех парах, символически вырастает до размеров Империи, стремительно несущейся в бездну.

«Подобно перегонному кубу из «Западни», подобно большому магазину из «Дамского счастья», подобно шахте из «Жерминаля», именно паровоз станет движущей силой его книги. Золя даст этой махине женское имя Лизон, чтобы подчеркнуть: это не просто механизм, это символ рока» (Труайя).

Преступление без наказания
_______________________________

Семнадцатый роман «Ругонов и Маккаров» это, помимо прочего, возвращение к дискурсу «Терезы Ракен», написанной за 23 года до этого. Уже тогда молодой Золя пытался приспособить науку к литературному творчеству, претендуя на «изучение [в рамках романа] последствий преступления у людей определенного темперамента». В романе четыре героя принадлежат к четырём «характерам»: Тереза - меланхолик, Лоран - сангвиник, Камилл - флегматик, г-жа Ракен - холерик. По Золя, взаимодействие данных темпераментов в заданных условиях и привело к роковой неизбежности убийства.

Обнажение «животного начала» и отсутствие законного воздаяния несколько фраппировали тогдашнюю критику; роман был поименован «гнилостным», «отвратительным», «извращённым», а Золя пришлось разъяснять свою творческую задачу в предисловии:

«Я просто-напросто исследовал два живых тела, подобно тому как хирурги исследуют трупы».

«Человек-зверь» - продолжение и развитие намеченного в «Терезе Ракен» дискурса; только здесь уже не абстрактно понимаемый «темперамент» толкает героя на преступление: Жак - убийца прирождённый и патологический. В отличие от терзаемого рефлексией интеллектуала Раскольникова, Жак вне идеологии и метафизики, он - очередная жертва «болезни крови», наследственного невроза, которому суждено было воплотиться в жизнь.

«Эмиль Золя убивает. Убивает много и со вкусом. […] Смерть повсюду. Золя вооружился косой, взмахами пера пуская в расход опостылевший материал» (Трунин).

Но и помимо Жака в романе существуют другие «мужчины, которые ненавидят женщин»: Рубо, склонный к вспышкам немотивированной агрессии и вымещающий её на своей супруге, развратник и насильник Гранморен, старик Мизар, травящий крысиным ядом свою супругу.

«Однако ж не по своей воле он так жесток, а потому, что комплекция у него каверзная: ничего он, кроме мясного, есть не может. А чтобы достать мясную пищу, он не может иначе поступать, как живое существо жизни лишить. Одним словом, обязывается учинить злодейство, разбой» («Бедный волк»).

Неоднократно мы убеждались, что наследственность, среда и эпоха в романах Золя порождают предопределённость, Рок - концепты, явно противоречащие «научному исследованию», к точности которого стремился автор. Не вдаваясь пока в причины, к этому приводящие, хотелось бы указать, что доминирующий до сих пор в критике приговор предпосылкам и выводам Золя - «псевдонаучные, условные нормы натуралистической эстетики» (Емельяников) - является ошибочным.

Во времена Золя наука не отвечала на вопросы, что́ именно наследуется и как именно это происходит; применив современные знания в этой области, мы можем заключить, что французский натуралист в своих предпосылках - «наследственность оказывает определяющее влияние на интеллект и эмоциональную деятельность человека» - оказался ближе к истине, чем принято считать:

«Нет сомнений, что некоторые индивиды по природе своей более склонны к насилию. Начнём с мужчин: во всех культурах мужчины убивают мужчин в 20–40 раз чаще, чем женщины — женщин. И львиная доля убийц — молодые мужчины в возрасте от 15 до 30 лет. [...] Психологи обнаружили, что индивидуумы, склонные к насилию, имеют вполне определённый склад личности. Они импульсивны, не слишком умны, гиперактивны и страдают от дефицита внимания. Их описывают как обладателей «оппозиционного темперамента»: они злопамятны, легко раздражаются, сопротивляются контролю, целенаправленно выводят людей из себя и склонны перекладывать вину на других. Психопаты, люди, у которых отсутствует совесть, — самые жестокие из них и составляют значительный процент убийц. Эти личностные черты проявляются в раннем детстве, сохраняются на протяжении всей жизни и в значительной степени наследуемы, хотя, конечно, далеко не полностью» (Пинкер).

Степень наследуемости, а также всё многообразие средовых влияний не позволяют, разумеется, оправдывать всё генами (и Золя не был столь прямолинеен), однако отрицать их значимость в современных условиях могут лишь исключительно извращённые той или иной идеологией граждане. Таким образом, путешествующий по генетическому древу Ругонов и Маккаров наследственный невроз уже не кажется ни псевдонаукой, ни неуместным детерминизмом.

_______________

«Человек-зверь» - роман о тёмных, патологических глубинах человеческой личности; суровое и беспощадное отображение неумолимого наследственного Рока.

Ad sanctos

_________

«Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь...»

(«Буря»)

Зимой 1860 года девятилетняя Анжелика, незаконнорождённая дочь Сидони Ругон (сестры Эжена и Аристида), сбежавшая от домашнего насилия, прибредает в глубоко провинциальный Бомон-при-Храме, где, на паперти рядом со статуей св. Агнесы, она явно замёрзла бы насмерть, однако вовремя была замечена бездетной парой Гюберов, которые её и приютили.

Тематико-стилистическое разнообразие эпоса Эмиля Золя «Ругон-Маккары» часто объясняется хронологией написания: так, после беспощадного живописания социального дна в «Западне» появился «стакан сиропа» - роман «Страница любви», после чего автор снова впал в свирепость в романе «Нана»; примерно такого же свойства метаморфоза произошла здесь: после сурового и беспощадного крестьянского быта в романе «Земля» Эмиль решил создать книгу, полную «идилличности».

Разумеется, даже для столь неожиданного, необычного и краткого романа Золя потребовалось изучить кипы источников, узнать об архитектуре католических соборов, искусстве витражей, работе золошвейников и вышивальщиков, о юридических деталях усыновления, а также о ритуалах пострижения и причащения.

«Мне хотелось бы написать книгу, какой от меня не ждут» (Золя).

Вот так и получилась «поэма абсолютно целомудренной любви», самое краткое из произведений цикла, с помощью которого автор, помимо прочего, хотел доказать, что он умеет быть психологом - обвинения в топорности персонажей часто звучали в адрес Золя.

По замыслу автора, Анжелика - «дикий отросток» Ругонов и Маккаров: её характер, подобно её мечтам, оторван от действительности, и даже основополагающее звено эпоса, наследственность, не играет ровно никакой роли. В «Родословном древе» читаем: «Врождённые склонности. Никакого сходства с матерью и её родней по восходящей линии. Со стороны отца - отсутствие документальных данных». Врождённые склонности непонятно к чему и непонятно, откуда взявшиеся…

Что же касается среды, то она также весьма сказочна, неестественна, надуманна. Куда-то делись «плотные, тяжёлые, густые мазки, сгустки краски, швыряемые на холст» (Быков), столь характерные для Золя; вместо них - «сплошная идиллия», пришедшая из сентиментальных романов.

«О, как отвратительна действительность! Что она против мечты?»

(Невский проспект)

Впрочем, одной из немногих слабых нитей, связывающих данный этюд с другими романами, является «вечный раздор мечты с существенностью», тема несоответствия идеала и быта, мечты и пошлой, приземлённой реальности. Столь лирическая тема была задана с первых же страниц «Карьеры Ругонов»: «братская любовь» юных представителей рода, Сильвера и Мьетты, контрастирует с трусостью, эгоизмом, ханжеством и лицемерием старших Ругонов. Но ближе всего герой «Проступка» Серж - он также болезненно увлечён сказочным (влечение к деве Марии), как и Анжелика (влечение к Христу, прекрасному принцу). Но в «Проступке» был жизнеутверждающий пантеизм, воплощённый в Альбине и Параду, посредством которых Золя утверждал «свою восхищённую и милосердную нежность ко всему человеческому» (Труайя). «Мечта», в свою очередь, рафинирована, очищена от всего земного и человеческого. Что же касается религиозной составляющей, то в «Мечте» она явно эстетизируется автором, тогда как «Проступок» представляет её как «мертвящую тень».

«Тогда префект велел раздеть деву и обнажённой отвести в блудилище. Но Господь сделал её косы настолько густыми, что они укрыли Агнессу лучше, чем одежды» («Золотая легенда», De Sancta Agnete virgine).

Годы жития ad sanctos («у святых», «при церкви»), в красивых исторических декорациях, делают Анжелику крайне экзальтированной («природа и вещи давно говорят со мной, я слышу голоса…»), отрешённой от земного и бесповоротно заворожённой миром христианских сказок. Наибольшее впечатление на неё произвела «Золотая легенда» Иакова из Ворагина, одна из самых популярных книг Средневековья, - наставительный сборник житий, наполненный разнообразными чудесатостями; благодаря этому сборнику она чувствовала, «как из глубин неведомого в ней подымается и расцветает в ней мечта», возникает нездоровая склонность к мученичеству.

«Давно её воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала… кого-нибудь».

(«Евгений Онегин»)

Из мечты, кроме того, незамедлительно материализуется прекрасный принц Фелисьен, явившийся сперва в образе мастера-витражника, но, как и положено, оказавшийся наследником древнего и уважаемого рода д'Откэров, миллионером и красавцем. Перипетии романа включают тяготеющее над родом проклятие, страданья в полуночном саду, роковую разлучницу и неземную любовь.

«Жизнь такая, какой она не бывает, все - добрые, честные, счастливые» (Золя).

И всё же, как ни пытайся протянуть и притянуть параллели с другими произведениями, увязать этот ушедший от натурализма в монастырь роман с общей канвой и концепцией одного из величайших циклов в литературе, «Мечта» всё равно остаётся отдельным завихрением, отдыхом от провокационной «Земли», уступкой буржуазному вкусу.

«Сочиняя эту глупую сказку, Золя был уверен, что удивит читателей своей способностью сменить помойное ведро на кадило» (Труайя).

_______

«Мечта» - сказочный этюд о потустороннем и возвышенном на материале христианской мистики; сентиментальный роман про неземную любовь, написанный - по ощущению - кем-то другим, но только не Эмилем Золя.

Я очень люблю творчество Эмиля Золя. Тут, как водится, не будет сказок, волшебных принцев и счастливого конца вопреки всему, но будут простые люди и их поступки, самые настоящие. Цикл книг "Ругон-Маккары" до сих пор не удалось прочитать полностью - нападаю отдельно на каждую книгу, но вот эта далась с трудом.
История здесь, как можно догадаться из названия, о уже знакомом (если до этого успели основательно ознакомиться с творчеством автора) аббате Серже Муре - он закончил семинарию и получил небольшой приход в деревне Арто (что не так далеко от Плассана...). Аббат религиозен и пылок в своём стремлении к непорочности, но это почти доводит его до безумия, а посему, чтобы спасти своего племянника, Паскаль, его дядя, отвозит его некое давно заброшенное имение Параду. Здесь он и знакомится с древним сторожем этого места и его юной племянницей - Альбиной. Забота юной девушки, райский сад рядом, беспамятство...
В этот раз читалось действительно тяжело, моментами откровенно скучно - книга перенасыщена подробными описаниями и рассуждениями, особенно утомляли рассуждения о религии, о любви к пречистой деве, церковных обрядах, даже чувствах. Золя никогда не был скуп на подробности, но здесь мне это показалось чрезмерным, посему за ними потеряла сюжет - я погрузилась в тщательно созданную обстановку, но пока разглядывала витражи и слушала службу, только отголосками узнавала основную историю.
Сюжет схож с библейским - райский сад, Адам и Ева, искушение... Рассуждения о любви и вере, выбор и его последствия. Золя, как всегда, правдив и честен, но, на мой взгляд, роман перенасыщен философией и очень натуралистичен, за этим можно и потерять не только сюжет, но и главные мысли всего повествования.

#книжный_марафон
#сапер (Книга из цикла)

_____________

«Земля принимала в недра свои зёрна и мертвецов, и хлеба подымались из земли»

Летопись эпохи с неизбежностью требует широких обобщений, и потому Ругоны и Маккары в период Второй империи «рассеиваются по всему обществу»: уже в «Добыче» исполненный ненависти Эмиль Золя представляет на суд читателя целый класс нуворишей с его изысканной пошлостью и отравленной красотой; «Чрево Парижа» - занятый пищеварением мирок «откормленных буржуа»; своеобразная дилогия, «Завоевание» и «Проступок аббата Муре», - о сельских священниках и т.д. Стремление охватить всё более масштабные социальные страты достигает вершины в романе «Земля», где автор ставит задачей «рассказать всё о наших крестьянах».

Для своего самого объёмного романа Эмилю пришлось перелопатить разнообразные источники: словари, справочники, книги по экономике и сельскому хозяйству, газетные статьи и прочие документы. Материал для романа Золя также черпал и из опыта - он долгое время жил в глубоко провинциальном Медане и «живо интересовался всеми, даже самыми незначительными происшествиями в деревне и на окрестных фермах», а чтобы наблюдать ещё продуктивней, он согласился занять должность муниципального советника.

Бывший солдат Жан Маккар выступает в романе сторонним наблюдателем, ненароком оказавшимся в гуще сельской жизни. Исторические события, нашедшие здесь отражение, скорее относятся не к эпохе Второй империи, а ко времени Третьей республики - кризис сельского хозяйства, бессмысленное и беспощадное раздробление земельных участков и, как следствие, всё большее обнищание крестьян. Именно в таких условиях и разыгрываются местные драмы и трагедии, в центре которых - вечная семейная грызня из-за клочка земли и ренты, а также борьба с природой за скудный урожай.

«— Да, б…ские деньги. Легко нажито, легко и проживать, — насмешливо заметил Иисус Христос».

Именно в этом романе внимание к натуралистическим деталям достигает своего апогея, а ставшая уже привычной нарочитая биологизация, кажется, переходит все границы…

[…]

Этот предельный натурализм не ограничивается одной-двумя жёсткими сценами: в романе «Земля» нас ждут постоянные страх и ненависть, кровь, насилие и инцест, целая глава, посвящённая «пусканию ветров», и даже - о, матерь богов! - пьяный блюющий осёл.

Подобный фраппирующий читателя стиль проявляется и в именах (Иисус Христос, дочь его Пигалица, старуха Большуха и даже тётушка Дерьмо), а также в соответствующей лексике.

Символически близость и родство крестьян с домашним скотом переданы в сцене родов (склонность живописать именно этот процесс проявилась у Золя в «Накипи» и «Радости жизни»), когда Лиза и её коровушка Колишь одновременно производят на свет потомство, а также весьма прямым сравнением: «кровавые и вонючие черви деревень, оскверняющие и грызущие землю».

«Земля - героиня моей книги. Земля - кормилица. Земля - бесстрастна, она даёт жизнь, она же и отнимает её. Это огромный, всегда присутствующий, заполняющий всю книгу персонаж…» (Золя).

Однако за всем этим нелицеприятным бытописанием можно упустить главное: как это часто было у натуралиста Золя до этого, «научный» роман неизбежно тяготеет к поэме и мифу - например, новая античная драма «Добычи» и «Страницы любви», пантеизм «Проступка» и настоящий Аид «Жерминаля». Вот так и в романе «Земля» главная героиня представлена как постоянно обновляющаяся мифологическая сущность, что «родит и пожирает свои создания» (Манн), начало и конец всего, единственная доступная человеческому роду надежда:

«Мы добываем наш хлеб в страшной каждодневной борьбе, и только земля остаётся бессмертной – мать, из которой мы выходим и куда мы возвращаемся. Из любви к ней совершаются преступления, а она постоянно воссоздаёт жизнь для своей неведомой цели, как бы мерзки и жалки мы ни были».

Реакция критики, как и следовало ожидать, была крайне бурной и ругательной. Ни «Западня», ни даже «Нана» такого скандалёшника не спровоцировали; появился даже «Манифест Пяти», в котором натуралиста нещадно бичевали, а его роман назвали «ублюдком». Впрочем, по прошествии некоторого времени, авторы данного манифеста выразили сожаление по поводу непозволительной резкости и грубости своей критики. В России же роман был снят с печати и запрещён цензурой вплоть до 1905 года.

Анатоль Франс поименовал роман «георгиками разврата»; другие утверждали, что изображённое в книге - «непристойные или нелепые видения распалённого воображения» (sic!), а также упрекали Золя в том, что он «не полюбил крестьянина» (как он того заслуживает) и якобы преувеличил пороки и обошёл стороной добродетели.

Как всегда, посреди хора ненависти и недовольства интересней всего прислушаться к тому, что отличается; так, Марк Твен в статье «О книге Золя» пишет:

«В ней пятьсот восемнадцать страниц, и если там есть хоть одна, которую можно было бы издать по-английски без всяких купюр, — значит, я её прозевал. Автор называет решительно всё своим именем, а этого по-английски никто не допустит».

И далее предлагает читателю быть честным с самим собой и подумать - а нет ли в Америке такой деревни? А затем весьма категорично заключает:

«Как странно будет признать, что всё в этой книге правда. Чистейшая правда. Вам приходится это признать, и вы злы на писателя. За то, что он разоблачил этих ужасных французов? Нет, он открыл вам глаза на ваших сородичей. Вы дремали, он вас разбудил. И вы злы на него, и не будет ему прощения».

В Европе ему будет вторить Генрих Манн: от так же отметит, что «Земля» - «произведение правдивейшее и нелицеприятнейшее», и добавит:

«Бесконечно эпичное повествование «Земли» движется словно вне времени, главы книги — это вдохи и выдохи вечности».

_______

«Земля» - суровый и беспощадный крестьянский быт; поэма о вечной и безразличной хтонической сущности и ничтожных людях, копошащихся на её поверхности.

#свояигра

Вот не знаю даже, как написать о впечатлениях, чтобы не наспойлерить.
Мне роман показался такой смесью «Мадам Бовари» и «Преступления и наказания». Только язык у Золя намного читабельнее, чем у Флобера, а Раскольников здесь (два!) мается не из-за угрызений совести, а из-за того, что все пошло не так.

В общем, это все. В предисловии к роману Золя сетует на то, что никто не понял его замысла, что критики дружно обрушились на автора с обвинениями в мерзости и порнографии. Наверное, для 19-го века это действительно было мерзко и порнографично. Для века нынешнего «Тереза Ракен», подозреваю, не заслуживает даже пометки «18+».

В этом романе Золя интересовали не характеры героев, а их темпераменты. Что выходит, если долго сдерживать необузданный нрав, а потом выпустить джина из бутылки; как два разных темперамента могут влиять друг на друга и какую общую гремучую смесь могут породить; что вообще может получиться, если жить исключительно своими желаниями.
И, кстати, да - бойтесь своих желаний, они исполняются.

Никаких симпатий герои романа не вызывают ни у читателя, ни у самого Золя. Он их с интересом рассматривает, как экспонаты паноптикума, иногда тыкает в них палочкой и наблюдает за ответной реакцией.
Мне тоже было интересно - спасибо Золя, он слегка реабилитировал писателей-французов в моих чартах.

_________________

«Искусство и там, где речь идёт об отдельном художнике, означает повышенную жизнь. Оно счастливит глубже, пожирает быстрее. На лице того, кто ему служит, оно оставляет следы воображаемых или духовных авантюр; даже при внешне монастырской жизни оно порождает такую избалованность, переутончённость, усталость, нервозное любопытство, какие едва ли сможет породить жизнь, самая бурная, полная страстей и наслаждений («Смерть в Венеции»).

Для своего «романа об искусстве» летописец Второй империи Эмиль Золя, помимо всегдашнего исследования книг, справочников, газет и прочих документов, активно черпал материал из личного опыта общения с импрессионистами: в юные годы он читал романтическую поэзию на фоне провансальской природы вместе с Сезанном, позже общался с Байлем, Мане, Моне и другими, был близко знаком с художественным дискурсом времени.

Проблематика рождения нового искусства в романе «Творчество» отражает полемику 60-х: консервативное жюри Салона - ежегодной выставки - отвергает огромное количество картин (что-то около 2500 в 1863 году), молодой Эмиль пишет статьи, обвиняя жюри в косности и «убожестве мысли», Наполеон III санкционирует «Салон Отверженных», где выставляются молодые революционеры, отрицающие «вчерашнее искусство» -

«Официальный же Салон предлагал посетителям умиротворяющие картинки под названиями «Первые ласки», «Драже на крестинах», «Отменный аппетит», «Бабулины друзья» (Труайя).

Всё это нашло непосредственное отражение в судьбе главного героя «Творчества» - Клода Лантье, молодого художника, с которым мы впервые встретились ещё вечность назад, в третьем романе: Клод выполняет в «Чреве Парижа» функцию резонёра (иначе - античного хора), иронически настроенного стороннего наблюдателя, посредством которого Золя проводит некоторые обобщающие замечания касательно происходящего, в частности, задаёт главный конфликт:

« - А знаете ли вы «Войну толстых и тощих»?».

Клоду, как и другим членам рода, роковая наследственность неумолимо определяет судьбу: В «Родословном древе» читаем - «наследственный невроз выразился в гениальности».

«Мне думается, что самое интересное в искусстве – личность художника, и если она оригинальна, то я готов простить ему тысячи ошибок» («Луна и грош»).

При всей собирательности образ Клода больше всего напоминает Мане, чью «Олимпию» и «Завтрак на траве» подвергли осмеянию поборники «отлакированного и прилизанного» искусства - сюжеты «Пленэра» Клода и «Завтрака» Мане практически идентичны.

Но «Творчество», тем не менее, не претендует на сугубую документальность: заимствуя прямые исторические перипетии и образы, роман постепенно становится абсолютно художественным (или философским) обобщением, живописуя взлёт и падение нового течения в искусстве и судьбу художника, застигнутого эпохой перемен.

«Неужели творчество бесплодно? Неужели наши руки бессильны создать живое существо?».

Одержимый поиском нового языка, способного выразить время, и будучи не в силах проявить себя до конца и запечатлеть неслыханное, небывалое и необъятное, Клод постепенно склоняется к «фетишизации живописных приёмов в ущерб содержанию» (Кучборская), а постоянная творческая неудовлетворённость, подкрепляемая наследственным неврозом, превращает в ад не только его жизнь, но и жизнь его натурщицы, музы, а в последствии супруги - Кристины.

«Я хотел показать борьбу художника с природой, творческий порыв и искания художника в произведении искусства, усилия крови и слёз, чтобы создать плоть, наполнить её жизнью» (Золя).

Важным аспектом, связанным с общим антибуржуазным мировоззрением Золя, является коммодификация или коммерциализация - превращение искусства в товар для украшения буржуазных гостиных. Если в «Портрете» Гоголя художник Чартков начинает торговать своим искусством на развес вследствие обстоятельства мистического свойства, то в «научном» романе Золя художники Фажероль и Ноде пописывают слащавые картинки попросту из желания быть принятыми и обласканными равно обывателями и дельцами. Особенно отличился Фажероль - слизав концепт у Клода, он таки добивается триумфа и славы, сделав модным манеру, придуманную гением Клода.

Однако Золя в «Творчестве» не только запечатлел воспоминания о современниках - он рассказал и о своих «трудах и днях», введя в роман персонажа, чьи взгляды и художественные установки подозрительно похожи на собственные, натуралистические. Это друг Клода, писатель Сандоз, одержимый желанием посредством творчества «охватить всё — животных, людей, всю вселенную!». В его уста Золя вкладывает собственное кредо:

«Сейчас есть только один источник, из которого должны черпать все — и романисты и поэты; этот единственный источник — наука».

И всякие сомнения касательно прототипа Сандоза исчезают, когда он рассказывает, что его идея - взять одну семью и проследить историю её развития в определённой среде и в законченный период истории…

____________

«Творчество» - рождение искусства из хаоса мироздания; «драма пожирающего себя интеллекта», основанная на истории расцвета и упадка импрессионизма.

Красный туман и гроздья гнева
__________________________________

Ещё изначальный план натуралистической эпопеи включал «социалистический роман»; по мере освещения других аспектов жизни Второй империи тема борьбы пролетариата за свои права становилась только острее: происшедшие на закате империи забастовки были прологом к новому подъёму стачечного движения:

«…во Франции рабочие организации вступали в Интернационал массово. На бульварах «белые блузы» распевали «Марсельезу». В романе «Жерминаль» Золя показал роль Интернационала в забастовках той эпохи, которые часто оказывались кровавыми. Значительная часть буржуазии со страхом заговорила о мировой революции. Правительство империи также её опасалось и использовало войска против забастовщиков…» (Моруа).

В 1884 году, когда Золя активно работал над романом, в Анзене произошла забастовка шахтёров. Разумеется, зачинатель натурализма не мог пропустить это событие: он изучил на месте условия быта и труда рабочих, деятельность профсоюзов, а также спустился в забой.

«Эта дьявольская книга - трудный орешек!», характеризовал роман Золя. Наброски составили два тома: планы местности, история забастовок, болезни рабочих, словари терминов, отчёты инженера, газетные вырезки, заметки о социализме и другие материалы в очередной раз дают представление о том, сколь тщательно Золя подходил к написанию.

Названием Золя хотел подчеркнуть неизбежность грядущих социальных трансформаций; «Прорастающее семя», «Надвигающаяся гроза», «Дыхание будущего», «Кровавые всходы», «Подземный огонь» и ещё дюжина символических словосочетаний пришлись ему не по вкусу. «Жерминаль» подошёл лучше, ведь это - седьмой месяц революционного календаря (21 марта - 19 апреля), время пробуждения природы, зарождения новой жизни; слово соединяет как природное, так и социальное, таким образом идеально соответствуя натуралистическому методу.

De profundis
___________

Представителем Ругонов и Маккаров в «Жерминале» является Этьен, сын Жервезы и Огюста Лантье. После нескольких лет бесприютной жизни он забредает в «страну угля и железа», населённую людьми-муравьями - шахтёрами. На примере многодетной семьи Маэ, у которой поселяется Этьен, Золя раскрывает драму нескольких поколений рабочих, принужденных вести рабскую жизнь, каждодневно подвергаясь риску и страдая от «глухой, как могила» нищеты.

Вызванные нищетой и скученностью пороки изображены без капли романтизации «униженных и оскорблённых»: грубые и громкие гулянья с петушиными боями и проститутками «самого низшего пошиба» - мрачное веселье, за которым так и не удаётся скрыть обречённость.

Антитеза рабочей семьи - рантье Грегуары, ведущие инертное, бессобытийное, сконцентрированное вокруг приёмов пищи существование. Золя подчёркивает, они - не хищники и не злодеи, а порождение более глобальной проблемы - общества, построенного на нещадной эксплуатации. Вообще, зло в «Жерминале» не персонифицировано, ведь главные боссы где-то далеко, наверное, в Париже, а здесь - что рабочие, что управляющие - заложники неразрешимых противоречий системы.

Бунт шахтёров у Золя и бессмысленный, и беспощадный: это «страшная картина восстания, пробуждения, которое когда-нибудь всё сметет…». Вырвавшаяся на поверхность мрачная злоба, достигающая апогея в дикой расправе над лавочником, - это, несомненно, одна из самых выразительных и страшных сцен всего эпоса.

«Господствовала над ними всё же идея Карла Маркса: капитал - результат эксплуатации, труд имеет право и обязан отвоёвывать награбленные богатства».

Этьен не просто подопытный представитель рода Ругонов и Маккаров, он ещё и своеобразная маска автора: в его попытке разобраться, дойти до сути, определить корень всех зол явно прослеживаются исследования самого Золя.

Трагедия Этьена состоит в осознании невозможности быстрых и кардинальных перемен, в понимании, что насилие вряд ли улучшит положение вещей, а он сам не способен вести этих отчаявшихся людей.

Нравственный полюс Этьена - русский эмигрант Суварин, чей довольно романтический образ построен на излюбленном приёме Золя - «дьявольском контрасте» (Быков): понимающий страдания рабочих интеллигент, с «бессознательной нежностью» относящийся к ручной крольчихе, но при этом проповедующий тотальный анархизм:

«Поджигайте города! Вырезайте целые народы…».

«- Средства - огонь, яд, кинжал. Разбойник - вот истинный герой, народный мститель, революционер на деле, без книжных фраз. Надо совершить ряд кровавых покушений; это устрашит власть имущих и пробудит народ».

«- Всякие размышления о будущем - преступное занятие: они только мешают полному разрушению и тормозят ход революции».

Как это уже много раз случалось на страницах эпоса, среда у Золя тяготеет к символизму: мы видели это на примере оранжереи в «Добыче», Рынка в «Чреве Парижа», Параду в «Проступке», буржуазного муравейника в «Накипи» и т.д. Вот и шахта Ворё, «ненасытный зверь, готовый проглотить весь мир», превращается под пером Эмиля в настоящий Аид:

«Поезда вагонеток, то нагруженных, то пустых, беспрестанно, с грохотом… встречались и уходили в темноту; их тащили лошади, которые двигались, словно призраки…».

«Боюсь, что это сочинение доставит мне немало хлопот» (Золя).

Роман о жизни углекопов вновь спровоцировал разлитие желчи среди буржуазной критики: некоторые вновь обвиняли Золя в искажении, лжи и даже плагиате, другие снова порицали грубый натурализм и «склонность копаться в грязи», кто-то отмечал неправдоподобие характеров. Консервативная критика в России, ясное дело, обвиняла Золя в возбуждении ненависти к буржуазии, а несколько позже, в 1908 году, на этот роман было заведено цензурное дело. Но нашлись и те, кто воздал автору по заслугам, отметив его смелость и честность в описании быта, а Мопассан назвал «Жерминаль» «самым мощным и самым поразительным из всех наших произведений».

____________

«Жерминаль» - роман, посвящённый одной из самых трагических проблем своего времени, и предрекающий неизбежность бури.

____________________

- Что есть человек?
- Раб смерти, мимоидущий путник, гость в своём доме.

(«Словопрение высокороднейшего юноши Пипина с Альбином Схоластиком»)

После долгого (шесть романов) перерыва мы снова в провинции. Десятилетняя Полина Кеню, дочь Лизы Маккар и колбасника Кеню («Чрево Парижа»), оставшаяся сиротой, переезжает в захолустный приморский Бонвилль, к родственникам отца - супружеской паре Шанто. Вскорости их сын Лазарь начинает проявлять некоторый интерес к взрослеющей Полине.

Помимо всегдашнего собирания фактов действительности, необходимых для живописания среды, Эмиль активно штудировал философов - Платона, Спинозу и Шопенгауэра, а также медицинские трактаты, в особенности связанные с физиологией. Кроме того, он консультировался у видного специалиста по вопросу о промышленном производстве водорослей.

Большая История чуть ли не впервые отступает: исторический момент не принципиален, события этого романа могли бы произойти и не в эпоху «безумия и позора». В этом «Радость жизни» схожа с «Проступком аббата Муре», в котором философия пантеизма затмевает конкретно исторический антиклерикальный пафос.

Другой краеугольный камень натуралистической эпопеи - наследственность - подвергается любопытной трансформации. С одной стороны, родовая особенность (склонность к истерии) даёт о себе знать, напоминая о довлеющем наследственном Роке:

«…какая-то внутренняя сила помимо её воли сотрясала её, и временами кровь бросалась ей в голову. Должно быть, она унаследовала эти припадки ревности от какого-то далёкого предка со стороны матери...

«…она всеми силами борется с внезапными вспышками гнева, но ничего не может с собой поделать».

Далёким предком, разумеется, была праматерь рода Аделаида; это влияние, почему-то, наиболее манифестно, когда автор изображает героинь - Марта, Жервеза, Элен, Нана и вот теперь Полина становятся заложницами предшествующих событий.

Но с другой стороны, Полина не жертва Фатума и не его орудие: её наследственность не определяет её судьбу. Впервые героине Золя удалось преодолеть это губительное влияние.
Золя характеризовал основные качества Полины, как «спокойное мужество и облегчение страданий милосердием». Её цельная натура, склонная не к отторжению, а к принятию людей и обстоятельств, практически является выражением толстовской максимы -

«В мире есть лишь две абсолютные ценности: чистая совесть и здоровье».

Фоном для Полины - олицетворённой «радости жизни» - является бесцветный и безрадостный быт провинциальных буржуа, к которым относится приютившее её семейство: разбитый подагрой г-н Шанто, «калека, которого укладывали спать и кормили, как ребенка, этот жалкий получеловек», и его алчная и мелочная супруга г-жа Шанто. Их сын Лазар служит более важной цели, он - философская антитеза Полины: современник Золя, человек, в целом, прогрессивный, но по слабости характера бросившийся в «объятия Шопенгауэра».

Weltschmerz, или О ничтожестве и горестях жизни
______________________________________________________

Жизнеутверждающая философия, заданная ещё в «Дамском счастье» и выраженная в этом романе образом главной героини, противопоставлена мировой скорби и нигилизму Лазара:

«Разговаривая с друзьями, Лазар тотчас же заводил речь о бессмысленности существования, о жалкой участи людей, которые созданы лишь затем, чтобы удобрять почву для кладбищенских лопухов».

Одержимость смертью, меланхолия, тотальное разочарование и отрицание прогресса словно бы внушены Лазару самим местом, а точнее - морем, неуклонно вторгающимся в жизнь аборигенов, морем, одновременно дарующим жизнь и несущим разрушения и смерть:

«…в покорном ужасе ждали они разрушения: что делать, ведь они жили в близком соседстве с необъятным морем, которое одновременно кормило и губило их».

Этот главный элемент поэтики романа подчеркнул Мопассан - «свирепое, как жизнь» море, неутомимо поглощающее «бедную рыбачью деревушку, выстроенную на склоне утеса»:

«…А над всей книгой витает чёрная птица с распростёртыми крылами: смерть».

Борьба Лазара с морем, желание покорить его это стремление примирить себя с самой жизнью, с её неумолимостью и неизбежностью. Что характерно, для Полины море - «вечно живое», оно - «старый друг».

Таким образом, страдания юного Лазара, бесплодно стремящегося создать произведения с пафосными романтическими названиями («Шествие Смерти» и «Поэма Скорби») и безотчётный оптимизм Полины создают главный конфликт романа.

[…]

Поставив перед собой непростую философскую задачу - разрешить проблему сущности счастья - Эмиль Золя, в итоге, пришёл к немудрящим выводам: жизнь как таковая - вот высшее счастье, даже если она явно не отвечает желаниям и стремлениям. Такое обобщение снова напоминает о романе «Проступок аббата Муре», в котором Золя живописал «всю щедрость созидательных сил природы, красоту и гармонию видимого материального мира» (Кучборская). В «Радости жизни» обобщение ещё шире: «радость жизни» - сама жизнь, во всех её проявлениях.

Отрицание собственной личности и собственных интересов, свойственное Полине, добавляет некоторый христианский штрих - обманутая и преданная людьми, погубившими её собственную жизнь, Полина продолжает этих самых людей жалеть и жертвовать ради них собой:

«То была вершина любви к ближнему: обезличиться, всем пожертвовать, считая, что этого ещё мало, любить другого так сильно, чтобы радоваться его счастью, хотя не тебе он им обязан и никогда с тобой не разделит».

Упомянутый выше Мопассан увидел в «Радости жизни» величественную историю всего человечества и назвал её «историей мрачной и трепетной, смиренной и великолепной, сотканной из грёз, страданий, надежд и безнадёжности, позора и величия, низости и бескорыстия, вечных несчастий и вечных иллюзий. В горькой иронии книги «Радость жизни» Эмиль Золя чудесным образом обобщил всё человечество».

________________

«Радость жизни» - романтико-философский роман о сущности счастья; бытие как счастье или «всё к лучшему в этом лучшем из миров».

Примечание
___________
Считается, что «Радость жизни» - любимая книга Ван Гога. Именно её он изобразил на картинах «Натюрморт с библией» и «Натюрморт: ваза с олеандрами и книгами».

Знакомьтесь, это – Флоран. Восемь лет назад он был по случайности сослан на каторгу, но ему удалось сбежать, и он возвращается в Париж. Мрачный, худой, обиженный на власть Флоран останавливается у своего брата Кеню. Брат владеет колбасной лавкой и контрастирует с Флораном по многим параметрам – у него хороший аппетит, он упитанный, у него есть такая же упитанная красавица-жена и дочка. И главное – Кеню наслаждается жизнью и не задумывается о сложных вещах типа политического строя и т. д.

Флоран начинает работать на рыбном рынке, а вечера проводит в компании революционеров, придумывая искусную кампанию по свержению власти.

И так книга поделилась для меня на две плоскости:
- события рынка с его живыми диалогами, пространными описаниями вкусов, запахов, вида продуктов и с низкими, порой надуманными интригами;
- политические ответвления – линия, безусловно, важная, но для меня скучная.

Не могу сказать, что я получила исключительное удовольствие от чтения или, что наоборот мне было бесконечно скучно и противно читать. Для меня это 13-я по счету книга из серии про Ругон-Маккаров, и я уже представляю, чего ожидать от произведений Золя. В этот раз мои лжидания оправдались и впечатления чуть лучше, чем могли бы быть.

Иду к своей цели осилить всю роман-реку, осталось еще 7 книг.

#БК_2019 Произведение из зарубежной классики