Я хотел многое сказать книжной воришке о красоте и зверстве. Но что тут скажешь такого, чего она и так не знала? Я хотел объяснить, что постоянно переоцениваю и недооцениваю род человеческий — и редко просто оцениваю. Я хотел спросить ее, как одно и то же может быть таким гнусным и таким великолепным, а слова об этом — такими убийственными и блистательными.
Можно лишь дать ему выговориться. Но вот в чем трудность: самые важные свои слова такие люди оставляют на потом — на тот час, когда окружающим не повезет обнаружить тело. Записка, фраза, даже вопрос — или письмо...
В те дни столько людей гонялось за мной, призывая меня, упрашивая меня их забрать. И были относительно немногие, что окликали меня невзначай и шептали натянувшимися голосами.
— Прими меня, — говорили они, и удержать их было невозможно. Они боялись, спору нет, но — не меня. Они боялись, что не справятся и придется дальше терпеть себя, мир и вам подобных.
Пожалуй, верно будет сказать, что за все годы правления Гитлера никто не смог послужить ему так верно, как я. У людей не то сердце, что у меня. Человеческое сердце — линия, тогда как мое — круг, и я бесконечно умею успевать в нужное место в нужный миг. Из этого следует, что я всегда застаю в людях лучшее и худшее. Вижу их безобразие и красоту и удивляюсь, как то и другое может совпадать. И все же у людей есть качество, которому я завидую. Людям, если уж на то пошло, хватает здравого смысла умереть.