Когда речь идет о людях, то, как бы сильно вам ни казалось, будто вы знаете их, вы никогда не сможете предсказать, что происходит у них в головах – даже у ваших собственных детей.
Когда человек делает последний вздох, все в его жизни заканчивается: все успехи, все неудачи, всё, что радовало или огорчало его. Оно больше не имеет смысла, ибо все мы равны. Добрый или злой, святой или грешник, ты или я, - когда-нибудь мы все окажемся в одну цену.
Так многое из того, во что ты веришь – или из того, в истинности чего ты себя убедил, – может обернуться своей противоположностью быстрее, чем кажется.
Скорбь – самая худшая тюрьма. По сути, это некая разновидность преисподней, где будто бы ты заперт один. То есть ты не один, ведь рядом люди, разделяющие боль. Но это же не их боль, верно? Она – твоя. И тебе в миллион раз хуже, чем кому-либо еще. Иногда мне казалось, что если я протяну руку, то смогу прямо пощупать эту боль.
Единственным положительным опытом, который я получила в ее доме, было умение убедить весь мир в том, что ты обладаешь качествами, которые в тебе хотят видеть, когда на самом деле ты совсем другой человек.
— Почему ты так ужасно обращаешься со мной? Мне казалось, что после того случая мы стали ближе. Снова стали больше похожи на семью… А теперь ты обращаешься со мной так, словно меня здесь не хотят видеть. — Лора, мы уже десять раз это обсуждали. – В голосе Тони звучала усталость. – Ты и я… между нами больше ничего не будет. Наша семья – совсем не то, что ты нарисовала у себя в голове.
— Чувствую себя дерьмовой матерью, – без обиняков ответила она. — Уверена, что дети не считают вас таковой… Они просто любят вас какая вы есть. Они не осознают, что за жизнь вы создали для них. Этот хаос – все, что они знают.
«Чувствую, как во мне бьется его сердце», – сказала я Тони однажды во время беременности. «Не говори ерунды, – ответил он. – Ты просто слышишь собственное». Тони не понимал, что мое сердце и сердце Генри были едины. И пока я могу ощутить его пульс, он всегда будет моим якорем.