Сколько и чего он будет ждать у этого моря? Ведь всё так зыбко, ненадёжно, нереально. Нет, в самом деле? Он – и на военном транспортнике? Ситуация совершенно анекдотическая. Но ведь согласился, согласился с этим абсурдистским предложением! Теперь вот вынужден сидеть на чужой даче и ждать, подхватит его аэроплан или пролетит мимо
Хорошо сказано: на той стороне! Только он сам себе не разрешает так далеко загадывать, не то, что делиться планами с другими. Но, если он сядет в поезд, если доедет до Хабаровска, то есть в том городе знакомый человек. И человек этот журналист. На той стороне надежда была только на прессу. Но распространяться об этом не будет. Да и с кем делиться, с шофёром или вертолётчиком? Оба перебьются!
Этот "друг" без всяких церемоний сократил расстояние, что бывает между абсолютно чужими людьми. Ну да, прищемил твой гонор! Или разрушил иллюзию избранности? Этот парень – шофёр как шофёр, что ты от него хочешь? Понять хочется, понять! А что, если это такой изощрённый способ манипулирования? И вся эта распахнутость и открытость – только маска?
Кончились злость, гнев, упрямство, иссякла воля к жизни, и нет больше уверенности, что когда-нибудь он вернется из тюрьмы, когда-нибудь сможет начать жизнь заново. Никогда не вернется, не вернется нормальным человеком! Ведь уже приходили мысли: а если бы покаялся? Всё его сознание вопит: нет, никогда! Но ведь позволил себе прокатать саму мысль о сдаче на милость! А это верный признак начала конца
Так, может, и в самом деле, кинуться вниз, не снимая рюкзака? Вода тут же сомкнётся, поглотит его без следа, будто никогда и не было. И это решило бы многие проблемы, и освободило бы всех: одних он извел самим фактом своего существования, других – заботами о себе. Он сам себя измучил. Тем, что не может жить под стражей, жить бесполезно, без надежды. Не может! Не хочет!
Ну что ж, вырываться он не станет. Да и не успеет: патрулю осталось преодолеть только два фонарных пролёта. И ладно! и пожалуйста! принялся уговаривать себя беглец, когда из неприметной вокзальной двери вышли два милиционера и патрульные остановились, и кто-то там рассмеялся. Смешно им! Но на какое-то время неумолимое движение автоматчиков приостановилось. Казалось, остановилось и само время
Но ведь не стреляли! И чего хотели – неизвестно, а вот упасть головой на асфальт он мог совершенно реально. Ну да, самое непереносимое – его замечательные мозги растеклись бы по безвестной дороге. Так, может, и лучше безвестно лежать под сопкой, чем… Чем быть застреленным! Его потом долго бы возили по моргам, замораживали, размораживали, резали, пилили или что там делают с трупами…
Вот в таких поджарых от многолетней привычки недоедать, коротко стриженых, одетых в немаркое мужчинах, имевших привычку, чуть что, садиться на корточки, опытный человек сразу опознает бывших зэков. Он и опознал. И позавидовал: вот откинулись, сидят себе вольно, пиво пьют, курят на свежем воздухе, сцены жизни наблюдают.
Это и был военный борт, пятнистый, юркий, и два слепых днём фонаря на фюзеляже – как хитрые пронзительные глазки. Вертолёт низко прошёлся над дорогой, не то пугал, не то выискивал. При таких бескрайних расстояниях только сверху и можно чесать эти степи, не живой же цепью? А нашлась бы пропажа, то прямо сверху и приказали бы остановиться.
Он что же, как Гриффин, жаждал абсолютной власти? Этот выдуманный персонаж не знал, а он знает: она невозможна по определению. Но именно тогда и понял: планку самому себе надо задавать заоблачную, и если сбивать её, то не головой – ногами. В ту пору он и услышал выражение "тонкие химические технологии". А много позже щеголял тем, что называл себя специалистом в очень тонких химических технологиях.