– Ну, все мы в руках божьих, – пожал плечами священник, которого такой ответ несколько успокоил. – И если он кого-то из нас вдруг сильно не захочет видеть, то найдет способ оставить сию персону живой. Может быть, даже вечно живой, чтобы уж наверняка.
Ну-ну… Добро должно быть с кулаками: у кого кулаки больше – тот и добро. Не понимаю, почему люди так хотят оправдывать свои низменные поступки велениями высших сил?
– Как я вас всех ненавижу! Твари! Ведете себя хуже последних скотов, а после бежите в церковь, чтобы замолить свои грехи! И будете потом жировать на украденном у меня наследстве, искренне считая себя честными и добропорядочными людьми!
Нет, сначала он пытался молиться… Однако самой цензурной конструкцией из священных слов, которую он смог воспроизвести в такой момент, являлось словосочетание «Аминь, блин!». Зато оно было искренним. Очень. Особенно последнее слово.
Улыбка, наполненная слезами, слезами радости и облегчения, и моментально покрасневший и распухший носик, который хлюпает где-то в районе воротника отцовской рубашки. Что это, если не счастье?