Я теперь редко сплю. Но когда заснуть удаётся, вижу во сне тебя – живого. Мне снится – мы говорим. Одно и то же – мы говорим, говорим долго о том, о чём не говорили, пожалуй, никогда. А потом я просыпаюсь – и понимаю, что я плакал. И никак не могу вспомнить, о чём же мы говорили. Никак.
Его печаль была страстью, его любовь – гневом. Он любил её так, словно это наслаждение – последнее, что он испытает, и она поняла, насколько они в этом похожи, – слишком похожи.
«Ты ощущаешь гнев, не правда ли? – Психотерапевт спрашивает раз за разом. – Ты злишься на болезнь, на то, что она с тобой делает?» Надо же – ни разу не спросил, злится ли Вилона на себя. Ни разу – про то, что её действительно мучило. Про чувство вины. Чувство вины оттого, что ничем сейчас не занимается. Что потеряла колледж. Что не выполнила своих планов. Самая настоящая неудачница.
Мег никогда никого не подвозила. Она была человеком добрым и очень отзывчивым. Поэтому ей было жалко всех этих людей – промокших, замёрзших и, наверное, ужасно усталых. Кому-то из них, может, повезёт. Но кто-то будет вечно стоять у дороги, дожидаясь сердобольного водителя, который согласится подвезти беднягу до нужного места.
Бека верила в изображение. Дырка означала опухоль в мозгу. Картинка означала чудо. А чудеса – от Бога. Чудеса происходят не внутри, а снаружи. От чуда можно свихнуться – и Господь свидетель, она чувствует, что вот-вот свихнётся, – но это же не значит, что ты уже свихнулась или что у тебя мозга за мозгу зашла. А вот верить, будто ты слышишь чужие мысли... этому только свихнутые верят!
У [племени] кори женщины были воинами; они вели себя развязно, много пили. Мужчины кори, наоборот, убирались в доме, готовили и воспитывали детей. Наблюдатели говорили, что мужчины там недовольны своей судьбой. Больше всего они жаловались – когда разговаривали с другими мужчинами‑домохозяйками, стирая белье на берегу реки, – на то, что женщины проявляют к ним интерес, только когда выпьют.